(Здравствуй, дорогой товарищ и родственничек! Шлёт письмо из исправительно-трудовой колонии твой друг Костя, по прозвищу Костыль.
Минька, я не собираюсь напоминать тебе про известное: про то, как ты предал меня, когда милиция застигла нас на месте преступления. А ведь я сразу догадался, что ты, нехороший человек, во всём признался на первом же допросе, лишь только следователь начал задавать тебе неприятные вопросы. Я не стал тогда скандалить, а даже наоборот, выгораживал тебя и взял всю вину на себя, за что и получил три года лишения свободы. А ты избежал наказания и бездельничаешь на воле. Но не об этом сейчас разговор, хотя, если по совести, тебя следовало бы хорошенько поколотить.
У меня к тебе просьба. Ты ведь знаешь, что я и так никогда не был упитанным, а теперь от тюремной пищи я совсем исхудал. А месяц назад у меня появилось кровотечение и сейчас я нахожусь в медсанчасти.
Будь другом – пришли мне барсучьего жира. Говорят, что это хорошее средство для лечения туберкулёза. Да не жадничай, пришли побольше – хотя бы три литра, так как мне ещё нужно до-биться расположения старшего по ка-мере. А он подберёт мне легкую работу (например: библиотекарем, в столовую и т.д.), чтоб без затруднений отбыть оставшийся срок.
С нетерпением жду от тебя вестей!
Костыль.)
2.
Минька Каппель, по прозвищу Копейка, маленький, невзрачный и “склизкий”, словно банный обмылок, мужичонка, на несколько раз вслух перечитал адресо-ванное ему послание, безуспешно силясь вникнуть в смысл написанного: “Вот, мля, кажись, и буквы, и слова русские, а о чём речь - хучь убей, не пойму, Какая такая ботаника, какой паровоз, что за балабас? Ну, Костыль! Ить и году на нарах не провалялся, а уже как наблатыкался - без толмача не разберёшься!” Затем, при-помнив исторический факт, как некий небезызвестный узник изготавливал тайно-пись каким-то хитроумным способом: при помощи молока и “хлебной” черниль-ницы так, что прочесть написанное можно было, лишь подержав бумагу над огнём, Копейка решил проверить эту версию. Но проведенный эксперимент не внёс ника-кой ясности. Скорее, наоборот: вместо ожидаемого тайного текста по избе распро-странился едкий запах тлеющей бумаги. “О-от диавол, понапустил тута жупелов. Продыху никакого нету! - подала голос лежащая на печи Копейкина тёща, язви-тельная старуха агасферовского возраста. - Коли сам по-русски ни рожна не пет-ришь, так неча зазря письма коптить. Ить наградил же господь-бог зятевьями: один по тюрьмам шлындает, другой, чёрт нерусский, того и гляди, в хате живьём спалит... Ну, чё тебе тута непонятного? - Захворал тама Кистинтин чахоткой, про-сит, штоб ты ему сала барсучиного прислал. А коли не исполнишь, так он тебе всюю сопатку раскровянит, егда возвертается”.
Получив такое исчерпывающее толкование костылёвского “писания”, Минька для видимости слегка понегодовал: “ Ну, вощ-ще, обнаглел этот Костыль! Сам же, по-свойски, чуть не подвёл меня под монастырь, а теперь мине же угрозы и шлёт. Да и ещё лечи его, свинокрада непутёвого...” Но затем рассудил, что Костыль ему “какой-никакой, а всё одно родня - надо вызволять из беды”. Только вот как и где добыть того “балабасу”?..
3.
На следующий день весь обеденный перерыв у нас в курилке проходил “воен-ный совет”. Обсуждали способы охоты на барсука вообще и костылёвскую просьбу в частности.
- Самое милое дело для такой охоты - такса. Я слышал где-то, что она того бар-сука живьём из норы выкапывает, как экскаватор. Вот сейчас, осенью, барсук весь жиром налитой, а потому неповоротливый и ленивый - бери его, миленького из-под той таксы: без дыму и копоти!
- Бре-ехня... видел я в городе тую таксу-ваксу. Она калибером-то чуть поболе кошки. А в барсуке до двух пудов живого весу! Он сам тую таксу без дыму и копо-ти, как блоху, в норе придавит и там же прикопает.
- Нет, братцы, я так скажу: капканы - вот верное средство...
- Тю, капканы! Понатыкаешь их вкруг норы и ездишь потом туда, как дурак, кажный день. И всё без толку: барсук или уйдёт через отнорок, или твой капкан рассторожит и землёй его присыпит. А вернее всего, что твои капканы какой-нибудь жулик посымает и упрёт. Ведь не приставишь к кажному капкану по милицинеру!
- А я слыхал, что от чахотки также и собачачий жир применяют...
- Тьфу, прости господи! Ты ещё скажи, что куриный помёт.
- Чё зазря плюёшься? Я верно говорю: собачачий жир не одного спас...
- Сам ты собачачий... хрен!
- А што, мужики, очень просто: вона костылёвский кобель по деревне без дела шалается, пока евойный хозяин на зоне загорает. Пусть Копейка для пользы дела его и приберёт.
- Ну, ты сказанул! Он ить у него борзой породы - худой, как штакетник. Отке-дова в ём жиру-то завязаться?
- Вот интересно: сколько того жиру, к примеру, в самом барсуке будет?
- Поболе кило.
- Ежели упитанный, то до трёх...
- Хы, я раз с одного четыре килограмма взял. От то барсук был!
- Подумаешь, четыре... Я вот в прошлом годе с одного поболе полуведра выто-пил, и то не хвастаю.
- Ну и иде же тот прошлогодний жир? Отдай хотя половину Копейке: в аккурат Костылю на курс лечения хватит.
- Дык, я бы с радостью, да баба моя куда-то его сховала...
Точку в этом затянувшемся диспуте, как часто бывает, поставил Ванька Китай-город - наш наипервейший выдумщик и фантазёр, а проще говоря, враль каких по-искать:
- Нет, бгатцы. Таксы или, там, капканы - всё это егунда. У меня свой вегный метод есть. Только не пгосите: я вам его не откгою, не то вы всех багсуков вгаз пе-геловите. А тебя, Минька, если будешь дегжать язык за зубами, так и быть, возьму с собой на багсучинную охоту. Надо же товагища из беды выгучать! А что касаемо до весу, то у меня тут недалече есть один ногник на пгимете: величиной с беглогу. Так в нём живёт “дядя” пуда на тги весом, пгичём из них полпуда натугального багсучьего жига. Как добудем: мне - шкугу на тулуп, тебе - жиг, а мясо под об-мывку на махан пустим. Идёт? Ну и лады. Опегацию назначаю на завтга. Утгом за-езжай за мной...
Надо откровенно признать: хотя всем уже давно известно, что ни единому Ванькиному слову верить нельзя, но... ему каждый раз верят, какую бы чушь он не порол. Почему? - На мой взгляд, тому есть две причины.
Первая. На всех наших посиделках он никогда первым не “развязывает” свой язык. А, напротив, скромно сидит до поры где-нибудь в уголке и, нащупывая “тен-денцию”, внимательно слушает перебивающих друг друга нетерпеливых ораторов. Затем, когда очередной спор или диспут достигает своего апогея, и “подогретая” публика, потеряв бдительность, успевает “проглотить” несколько очевидных врак, вот тут на сцене и появляется Ванька Китай-город! И, бывает, безнаказанно спле-тает уже такие неправдоподобные небылицы, что, услышав его, барон Мюнхгаузен и помещик Ноздрёв позеленели бы от зависти.
Вторая причина - это его ласкающая слух и завораживающая аудиторию карта-вость ( в которой вы уже успели убедиться). А, как известно, картавым болтунам у нас на Руси всегда с готовностью верили...
4.
Обещанный норник и впрямь оказался недалеко от посёлка: у Кошарского колка. Своё название тот колок получил от овечьего загона (по-местному: кошары), прилепившегося к нему своим примитивным пряслом. Тут же, рядом, кособоко стоял ветхий, весь покрытый дробовыми оспинами вагончик - летние апартаменты пастуха. И только лишь Минькин УАЗик подкатил к норнику, как от того вагончика моментально отделилась фигура престарелого российского Фавна.
- Тьфу, чёгт! - не смог удержаться от досады Китай-город. - Сейчас этот пастушок, как пить дать, к нам “на хвоста” упадёт.
И точно, выражение небритой и помятой физиономии нарисовавшегося “пастушка” можно было передать одной ёмкой фразой: “Конечно, буду!”
- А что, отец, барсук тут, случаем, не проживает? - первым предпринял попытку вступить в контакт Копейка.
- Куды ж ему деться, должон быть, - с готовностью отозвался новоявленный “пастушок”. - Почитай, кажное утро по-соседски с им видаюсь, когда он до своей норы продвигается. Здоровенный, поросёнок!.. Ну чё, будем его оттудова выкорчёвывать?
- Ха, “выкогчёвывать”... сегость! Слава богу, не в каменном веке живём. - С этими словами Китай-город нашарил в кабине свою котомку и, как фокусник, стал извлекать из неё неожиданные предметы. Набор и в самом деле оказался странным: больших размеров одноразовый шприц, судя по всему б\у; несколько шариков для игры в пинг-понг; и, наконец, бутылка с прозрачной жидкостью. При появлении последней у нашего “пастушка” (будем называть его так) блудливо заиграли глазёнки.
- Чё, дед, пялишься на неё, как кот на сметану? Поди, после вчегашнего в головке бо-бо? Накось, нюхни - вгаз полегчает. - Ванька ловко откупорил свой таинственный сосуд и поднёс горлышком к сизому носу “пастушка”. Тот с готовностью втянул через него приличную порцию воздуха, видимо, ожидая предложить своему обонянию, по меньшей мере, “Шанель №5”... Но нет, моё перо не в силах описать происшедшую с нашим дегустатором метаморфозу.
- ....., ... твою мать, .....! Чем это меня так шандарахнуло?! Я думал, самогонка или спирт, а это... будто хорёк в самый нос лузнул.
- А это, дед, спигт и есть, только нашатыгный. Медицина - великая вещь!
- Ну, мля, Ванька, ты даёшь! Он же мог без причастия и отпущения грехов враз к праотцам отъехать! - с трудом сквозь смех выдавил из себя Копейка. - На кой тебе этот жентельменский набор? Мы что, пастуха протрезвлять сюда приехали?
Но Китай-город уже приступил к делу. Заполнив при помощи шприца шарики той самой жидкостью из бутылки, он с силой зашвырнул их в лаз норника, будто гранаты в амбразуру ДЗОТа.
- Щас, погодите немного - вылетит тот багсук, как пгобка из бутылки!
5.
Но... прошло больше часа, а барсук всё не “вылетал”. Находящемуся “на шухере” при норе “пастушку” наконец прискучила его поза кота, затаившегося над мышиной дыркой, и он, стряхнув с колен налипшую грязь, объявил:
- Нет, ребяты, барсука “на халяву” не возьмёшь. У него нора, можа, на десять саженей тянется. Туда надоть бочку твоей медицинской вонючки слить, штоб он её унюхал.
- Молодец, батя! С нас угощение: отличную идею подал. - воспрянул духом Китай-город. - Минька, дуй в автопагк, как там хочешь, а сблатуй Ваську: пусть он заводит свою пожагку и катит на ней сюда. Мы этого багсука, как суслика из ногы выльем! Фегштейн?
- Яволь!
По всей видимости, Ваську-пожарника не пришлось долго уговаривать. Через каких-нибудь полчаса содержимое пожарной машины было благополучно слито в барсучьи казематы. Наши звероловы вчетвером припали к краю норы, откуда доносились утробные булькающие звуки, словно в бездну удаляющейся воды. Затем всё стихло.
- Ну, мля! Он там захлебнулся, что ли? - выдвинул гипотезу Копейка.
- Как же, утопишь его! Где-нибудь в боковом отнорке дрыхнет, туда вода ни в жисть не достанет. Очень просто! - авторитетно заявил вновь прибывший Васька-пожарник. И, помолчав, добавил. - Я где-то слышал, что если в крысиную нору запихать кусочек карбида, то все крысы, из-за его вони, оттудова враз убегут. А если и нам так попробовать?.. Вот что, Минька, поезжай-ка в сварочный, выпроси там у мужиков с ведёрко карбида. Скажешь им, что магарыч, дескать, будет. А мы тут, пока ты ездишь, попробуем его выкурить выхлопными газами от моей пожарки.
- Да, кстати, и нам сюда чего-нибудь пегекусить пгивези. А то дело близится к обеду. - напомнил о своём существовании Ванька Китай-город, ревниво наблюдавший, как инициатива уплывает из его рук к новому члену их стихийной артели.
- Ага, и угощение для всей честной компании не забудь! - торопливо прибавил от себя “пастушок”.
6.
Когда Копейка через некоторое время вернулся на исходную позицию с ведром карбида в одной руке и внушительной котомкой с яствами в другой, его взору предстала живописная картина. Около норы тарахтела пожарка, на выхлопную трубу которой был напялен пожарный рукав. Другой конец рукава терялся где-то в недрах самой норы. Тут же пылал костёр, а вокруг него расположилась отдыхающая троица “естество-ис-пытателей”. Китай-город, обретя в Васькином лице благодарного слушателя, одну за одной, травил ему свои бесчисленные “баланды”. И замыкал всю эту композицию “пастушок”, который с видом неисправимого скептика полулежал на появившейся откуда-то кошме. Вся мизансцена разительно напоминала картину Перова “Охотники на привале”.
- Эй, гестаповцы! - нарушил идиллическую сценку Копейка. - Глушите свою душегубку. У меня тут для барсука более эффективное угощение, кстати, и для вас тоже кое-что есть.
- Ой, Минька! Ну, ты прям “мухой” обернулся. - Васька-пожарник очнулся от гипнотического оцепенения, вызванного чарующими руладами нашей местной Сирены. - Нам дедок тут картошечки приволок, мы её в костре пекём. Стели свою скатерть-самобранку, а мы покуда с барсуком разберёмся.
Дружно засыпали в норник весь запас карбида и залили его остатками воды из пожарной машины. Где-то в земных недрах “зашкворчало”, и вскоре наружу вырвался тошнотворный запах ацетилена.
- Во, это по шибче твоей медицины будет! - с опаской потянув носом, вынес свой вердикт “пастушок”. - Химия, она и в Африке - химия...
- Надо дыру заткнуть, штоб весь дух вовнутрь пошёл. - предложил практичный Копейка. А Ванька Китай-город, не говоря ни слова, выдернул кошму из-под опять было прилёгшего “пастушка” и заткнул ею лаз норника, как бутылку закупоривают бумажной затычкой.
После вышеописанных манипуляций приступили к банкету.
На этот раз ждать долго не пришлось: не успели опрокинуть “по второй”, как... как прогремел невиданной силы взрыв!!! По всей видимости, ацетилен добросовестно заполнил собой всё пространство норы, затем сквозь кошму просочился и наружу, а тут костёр...
Короче говоря, в образовавшейся воронке барсука не оказалось, да, если откровенно, нашим героям тогда было уже не до барсука. Контуженые, с синяками и ссадинами, перемазанные землёй и продуктами разложения карбида, в изодранных одеждах... нет, простите, но моё перо тут опять бессильно, - это описать невозможно, это надо видеть!
7.
И всё-таки Минька Копейка где-то добыл барсучьего жира и даже отправил его свояку Костылю. Сразу после того, как сам выписался из больницы. А через год Костыль вернулся в село из не столь отдалённых мест и, немного отлежавшись после вынужденного отдыха, вновь принялся за свои охотничьи похождения. Но это уже совсем другая история.
