Рассказы Игоря Алехина

Литературные страницы с рассказами наших писателей-форумчан, проба пера и лучшие отчеты охотников и рыболовов нашего форума.

Модератор: Иван Иваныч

Аватара пользователя
Николаич
Ветеран форума
Сообщения: 6371
Зарегистрирован: 09 мар 2007, 03:36
Откуда: Ставрополь
Благодарил (а): 218 раз
Поблагодарили: 766 раз
Контактная информация:

Re: Рассказы Игоря Алехина

#1

Сообщение Николаич » 19 мар 2015, 10:51

Хоть и не модно сегодня читать, однако завлекает :good:

На валах царского лимана
Туда, где был счастлив, - не возвращайся. Желая через время повторить счастливые дни, рискуешь остаться разочарованным. Жизнь идет по спирали, витки которой не пересекаются. Это относится и к жизни охотничьей. И счастье, о котором речь, тоже - охотничье. Кстати, среди части взрослого населения, имеющего своим хобби "преследование диких зверей и птиц, находящихся в состоянии естественной свободы", как сказано в определении понятия охоты, понятие охотничьего счастья зачастую настолько неопределенно, что и понять не можешь, что же все-таки влечет человека в ватнике в предрассветную темень. Или наоборот, настолько определенно, что и рассказывать об этом нечего - впору материальный отчет составлять. Но не об этих, последних, сказ.
Будем считать, что охотничье счастье у каждого свое. Быть может, это русак, вымахнувший будто из-под земли на глыбистой пашне после целого дня бесплодной ходьбы и словно изумленно перекувыркнувшийся после выстрела. Возможно, это дикий серый гусь, налетающий на твою лодку, когда ты, зная прекрасно, что твое надежное ружье заряжено нужной дробью, все-таки еще раз лихорадочно откроешь его и убедишься в этом и пальцем будешь давить до боли на кнопку предохранителя, давно стоящего в положении "огонь". А может, это седовато-рыжий лисовин, метнувшийся в зелень озимого поля из камышового острова под натиском багряного Бушуя, который выскочил следом - с перехлестом белой пены на угрюмой голове и с кровавыми ссадинами под глазами от тростниковых стеблей - и заплясал вокруг поднятого тобой высоко зверя...
Но настоящее счастье наступает в охотничьей жизни от совпадения нескольких, порой довольно сложных обстоятельств и может длиться долго - весь сезон, например.
Действительно, удовольствие от удачного выстрела может испортить неподходящая компания, а впечатление от красоты и неповторимости природы - необходимость пораньше закончить охоту, потому что работа сегодня во вторую смену... Супруга по рациональности характера плюнет в душу словами "сам и щипай их", недоумевая, зачем нужна эта связка уток, когда свои есть - и жирнее и, на ее взгляд, вкуснее, и что это за счастье, если огород еще не вскопан. Но в том сезоне удавалось все. Жене было дано торжественное обещание: не стрелять ни уток, ни гусей, а если уже невозможно не стрелять - раздавать добычу, не заезжая домой.
Работа позволяла уезжать в мои любимые плавни хоть на неделю по погоде, а выбор компании решался в связи с этим сам собой - никто не мог пробыть в лиманах больше двух дней. Поэтому я и ездил один. На вопросы знакомых: "Как это можно торчать на охоте так долго? Да, еще одному?" я, стараясь отшутиться, отвечал: "Понимаешь, охота для меня что-то вроде любви к женщине - сугубо личное дело" (говоря в сущности чистую правду). Что делать, до сих пор я не встретил человека, с которым на охоте мог бы чувствовать себя так же хорошо и спокойно, как в одиночестве. Встречались, конечно, которые не мешали - ну, так что с ними, что без них.
В тот год я познакомился с ночной охотой на кабанов. Впервые на нее пригласил знакомый егерь - чудесный человек, в котором непостижимым образом сочетались доброта и особенная казацкая удаль, черты настоящего хозяина и тонкая деликатность. Как-то осенним теплым вечером мы сидели с ним на скамеечке за столом и ужинали. Жаренный в томате крупными кусками сом, красная "казацкая" уха, которую, если она горячая, едят ложкой, а холодную - можно и вилкой. Я всегда забывал про свои продукты, привезенные из дому, как только рассовывал их по полкам стоящей отдельно от жилого вагончика "кухни". Плавни, раскинувшиеся вокруг, давали к столу все, кроме соли, сахара, хлеба и водки. Прямо отсюда, не вставая из-за стола, можно было убить пролетающую утку, забросить удочку в реку, где-то и дело всплескивала рыбешка. Следы кабанов отпечатались в двадцати метрах под раскидистой грушей.
Мы наливали спирт из десятилитровой канистры-нержавейки, слегка разбавляли водой, привезенной из станицы на моторке, а забить обжигающую горечь можно было, протянув руку и сорвав гроздь "изабеллы", в беседочной тени которой стоял наш стол. Выпили "за окончание комара" - стоял октябрь и начинали падать листья с прибрежных тополей, - ну, и "шоб дома не журылысь".
- Че, не поплывешь на вечерку, Иваныч? - спросил егерь. - Гусь, глянь, как хорошо идет... - кивнул он в сторону гомонивших в небе цепочек серых птиц. - И падае - гля, гля, - падае на лиман...
- Не, сегодня не поеду. В прошлый раз настрелялся. Жинка каже - хватит. Не любит щипать, а точнее - ей мои поездки... Не, буду отдыхать. Может, помочь что - давайте... - я бросил в рот прохладные, сладкие виноградины и смотрел, как над водой кувыркаются чайки, пытаясь ухватить рыбешку.
- Ну, тада это... На свиней сходим? План по мясу-то надоть выполнять, - егерь завинтил пробку канистры.
- Сейчас? А куда? Как? - я оживился, сладкая вечерняя дремота прыжком скрылась в заросших ажиной зарослях камыша, подступавших к крыльцу вагончика.
- Ось тутычки - рядом. Счас, стемнеет - и айда. Пули в тебе е? - обернулся он, вставая.
- Ну, есть, конечно. Только... - я улыбнулся, - в двух словах, Алек-сеич... Ведь луны нет, че мы там увидим, в плавнях-то? Я в горах охотился - ну, там просто - загоном, и чтоб сердце не выскочило от беготни. А тут... куда стрелять-то? Я вчера выходил ночью - глаз выколи!
Егерь помолчал, потом смущенно даже, как человек, не привыкший объяснять и не считающий это необходимым, сказал:
- А мы ось як... На шелест. Чуешь? Сперва слухай - будэ "трэсь - трэсь", и як зачернее - токо тач! - и копыта кверху!
- Ага. Все ясно... - хотя мне не все было ясно.
Через десять минут мы вышли. Темнело. Под ногами чавкала илистая грязь, по одежде свистяще царапали стебли тростника. Сквозь заросли проблескивала отраженными звездами сумеречная вода близкого канала, вдоль которого мы шли по узкой кабаньей тропке. В смутно угадывающемся небе стоял шорох пролетающих к лиманам утиных стай. Я чуть не уткнулся в спину остановившегося егеря.
- Ось тут... - прошептал он и показал рукой на темнеющий проход в зарослях, метра полтора-два длиной, обрывающийся у воды.
- Становись тут - и жди... Вин приде оттуда - будэ переплывать. В воде не стреляй - нехай выйде на берег...
- Так он же... - я глянул на "берег" в двух метрах от меня. - Выйдет мне под са...
- Ну, ото жи надо успеть... Давай, - егерь шагнул в темноту и пропал.
- Алексеич! - громким шепотом позвал я. Мне стало вдруг весело от ненормальности, как казалось, моего положения. Уж очень тесна моя засидка! Впору водяную крысу караулить при таком обзоре. Если кабана выпустить на берег, то где он, собственно, поместится? Тут вроде уже мои ноги начинаются... - Его хоть далеко слышно, как он идет?
Шепот егеря раздался неожиданно близко:
- Он придет тихо-тихо. Я буду на валу - метров сто. И смотри - канал он переплывает со скоростью свита...
И я остался стоять в ночи. Сделав шаг с основной тропы, почувствовал, что ноги почти не проваливаются в тростниковый "пол". Хорошо. Эх, еще присесть бы!
Рядом находился плотный куст мелкого тростника, и я решил, подмяв стебли, усесться на него, как на трон. Но как же трещат подсохшие стебли! Наверное, все кабаны гривенско-ахтарского массива плавней слышат, как я опускаюсь на этот куст. Садился я на него минут десять, сгибаясь постепенно, словно тающий сугроб, и все слушал, слушал тишину ночи готовый замереть при первом же подозрительном шорохе, выставив вперед руки с ружьем для равновесия.
Ветра почти не было. Со стороны протоки, из прибрежного леса, доносились вопли шакалов, где-то сзади в плавнях фыркал енот, как коротко называют енотовидную собаку. Сверху гнусаво вскрикивали выпи. Утиный лёт прекратился, лишь иногда низко над камышами с пульсирующим звуком проносились одиночные птицы. Жвякал невидимый селезень. Со стороны Ачуева, на взморье, над темнеющими плавнями, поднялось и опало призрачное красное зарево - пустили ракету. Звезды плыли а черной бездне Космоса, покачиваясь и опускаясь к горизонту. Одно созвездие, - кажется, Стожары - глядело на меня двумя парами сияющих глаз, симметрично расположенных относительно перекошенного трехзвездного "рта". Я подмигнул верхней паре, привалился к плотной тростниковой стенке - и заснул.
Проснулся, как показалось, от страшного грохота. Но потом, через несколько секунд, когда звуки приобрели для меня свое реальное значение, я понял, что метрах в пяти-шести за моей спиной оглушительно трещит ломающийся тростник и какое-то чудовище рычит и шумно отрывисто сопит. Электрическая волна прошла по всему телу. Признаюсь, первой мыслью спросонок было: "Я же ему ничего не сделал, господи, чего это он кидается..." - настолько сильным было впечатление, что зверь явно разъярен и причина его ярости - мое присутствие на тропе. Через минуту сердце вернулось из горла, где оно тарахтело детской погремушкой. Я медленно, очень медленно перевалился на правый бок и, прижав кнопку предохранителя так, что занемел палец, плавно, без щелчка, подвинул ее вперед. Появившаяся на небе ущербная луна отсветилась на стволах, покрывшихся пылью ночной росы, а холодный мокрый приклад спокойной своей твердостью коснулся щеки. Я ждал. Зверь некоторое время ломал камыш (казалось, он наваливается на него всей тушей), утробно рычал и фукал, резко обрывая протяжный звук. Потом треск уменьшился, отдалился - но еще долго слышал я уходящего в плавни зверя, пока потрескивание не стихло совсем. Тогда я стал прислушиваться к самому себе и понял, что такого ощущения на охоте еще не испытывал. Память услужливо прокручивала видеокассету с записью лучших охотничьих эпизодов, но ни один из них не был похож на эту ночную встречу.
Вдруг с той стороны, куда ушел егерь, оглушительно грохнуло, и выстрел покатился по ночным плавням, и недалеко с истеричным кряканьем сорвалась утка, а с темнеющего неба как бы в противовес этому испуганному кряканью упал отрывистый, флегматичный, гнусавый и тревожный крик выпи: "Ва-а!"
Еще выстрел! Уже глуше, куда-то вниз. Меня бил озноб. В нарушение всех правил я закурил. Все правильно. Вот как надо. Не спать, не спать... Но зверь меня учуял, это ясно. А может, услышал? Может, я храпел во сне? Боже правый... Ну, ладно, на первый-то раз простится. Послышались шаги, из зарослей проявилась фигура егеря. Я поднялся навстречу.
- Ну, шо, Иваныч, ничего не чув?
- Алексеич, вот тут рядом - кабан ломился, как танк, рычал долго, а потом ушел туда... - я сразу слов не найду рассказать, как он был близко. Егерь, чувствую, улыбается, видя мое волнение.
- Та, шо ж ты... Не стрелял!
- А куда? Не видно ни черта! А рычит, как лев! И ждал его с воды, а он сзади...
Егерь кивает, лицо его бледно от лунного света.
- То свинья была... Пугала тебя. Ну, а ты, - усмехается он, - як, жим - жим? Есть трохи?
- Да, неожиданно, конечно... Ну и рычит! Никогда не подумал бы, что кабан может так рычать... - я молчу про то, что спал.
- То свинья. А у меня - поросенок выскочил на вал, я - та-ач! Вин прыг - и стал пид валом и стоить! Глядел, глядел - не бачу! Еще раз - тач! Вин прыг, прыг - и ушел в плавню. Картечь бы, а я пулей... Пишлы до дому.
В вагончике я долго протирал ружье и все рассказывал егерю, как ломал камыш зверь и сопел, и был так близко...
На следующий день ходил смотреть следы, совсем не обращая внимания на близко пролетающие табунки гусей и уток в разрывах утреннего тумана. И уже думал о следующей охоте.
Тот год был сухой, плавни сильно повысохли. Кабаны чувствовали себя вольготно - тропы со следами разной величины разбегались приметными змейками во все стороны тростниковых зарослей, среди которых темнели поляны вспаханной рылами илистой земли с белесыми прожилками корневищ. Звери бродили в прибрежном лесу, переплывали Протоку, чтобы полакомиться остатками риса на заречных чеках, а утром уходили в плавни, на тростниковые гривы. В конце октября начали было моросить дожди, но вновь сменились погожими днями.
Поставив машину ближе к обочине, чтобы ночью какой-нибудь арендаторский "ЗИЛ" не зацепил ее, я за два перехода перенес вещи к реке, в вагончик, стоявший под огромными тополями. Ключи как всегда были в пустом ласточкином гнезде на крыльце. На столе лежал листок бумаги: "Уехал в станицу. Буду вечером. Егерь". В помещении чисто, уютно, заправленные койки, жестяная печка на солярке. Чуть открутишь винтик примитивной форсунки, и желто-голубые прозрачные капли начинают мерно капать в маленькую жестяную воронку и по трубочке стекают в ворчащее огнем нутро печки. Тряхнув бачок с топливом, определил, что он почти полон. На полках чистая посуда, продукты или накрыты перевернутыми кастрюлями, или подвешены к потолку. Во всем чувствуется хозяин.
Я вышел на крыльцо. На винограднике еще много поредевших гроздьев - подвяленных, сморщенных и сладких. Неподалеку айва склонила до земли ветви с лимонными булыжниками плодов. Много их блестит под деревом среди опавших коричнево-зеленых листьев.
Сквозь ветви тополей просвечивало осенней голубизной небо. Сорвав с висящей на ветке связки вяленого подлещика, посолонцевал на скамеечке с бутылкой привезенного пива. Вдали над поймой Протоки летела гусиная стая - нижняя сторона угла растянулась и почти касалась крон огромных верб, где на отдельном сухом дереве неподвижно сидел белохвостый орлан.
Было три часа, когда я, собрав лодку и положив в нее брезентовые полог и плащ, свернутый войлок и старую шубу, отчалил от берега. Ружье лежало в носу, в чехле, а в кармане куртки - угловатая тяжесть пачки патронов с аккуратными свинцовыми турбинками инженера Майера.
Плыл вдоль канала, слева тянулся заросший бурьяном и камышом вал выброшенной при копке земли. Каждому каналу соответствует вал, они неразлучны, как нитка с иголкой. Валы - это дороги в плавнях, по которым можно пешком зайти очень далеко, в самую глухую часть тростникового моря. За много лет заросшие травой, камышом, порытые кабанами, усеянные пометом енотовидных собак и шакалов валы стали неотъемлемыми атрибутами плавней. Кое-где на валах растут деревья, в основном вербы да ивы, но встречается и жердела, и тополь. По их кронам на несколько километров прослеживается гигантская дуга идущего вокруг лимана обводного канала. На валах я провел много дней, поджидая пролетных гусей и уток, выставляя капканы возле енотовых "туалетов", карауля по ночам кабанью поступь в обступающих вал плавнях.
Вечерело. Где-то стукнул дуплет, потом еще. Начиналась вечерка. Высоко и много полетело гусей - косяк за косяком, в сторону моря. Утиные стаи пошли почти непрерывно, с интервалом в одну-две минуты. На закате солнца тростники порыжели. Лодка, влажно шурша, раздвигала подносы зеленых листьев кувшинок. Я зарядил, собрав, ружье. Положил в нос лодки на брезент. Ненароком кабанчик может на вал выскочить, всякое бывает.
Солнце светило в спину, видимость была отличной. Ветер стих, и только шум пролетающих в вышине стай, перекличка гусей да гортанные вскрики летящих на ночлег цапель нарушали тишину. Изредка всплескивала рыба. Шумно вдруг ударила ондатра, подняв волну под валом. Я греб легко и быстро. Вот и поворот. За ним еще метров триста и...
И тут что-то изменилось в правом углу канала, где он делал поворот влево. Что-то затемнело в камышах у самой воды. Я увидел рыло и лохматое ухо. Метров пятнадцать от силы... "Свинья собралась переплывать..." - обожгла мысль. Я нажал на резиновые рукоятки весел, и лопасти бесшумно поднялись из воды, чуть зажурчала стекающая вода. Лодка скользила вперед. Отпустить весла - их прижмет к дюралевым бортам и они обязательно звякнут. Ружье лежало передо мной стволами вперед. Зверь повернул голову в мою сторону. Морда исчезла, темное мелькнуло в камыше, раздался легкий треск... Бросив весла, я схватил ружье, но, когда приложил его к плечу, стрелять было не в кого. В отдалении, в зарослях, послышалось тихое рычание. Значит свинья была с поросятами. Перевел дух. Да, действительно, всякое бывает.
В тот вечер я просидел в удобной засидке до полуночи, но больше ничего не увидел. Светила полная луна, под ней порхали призрачные совы. Дважды я слышал свиней, но оба раза звери заходили под ветер, едва шевеливший метелки тростника, и, посопев и пофукав, уходили в плавни. Егерь не спал, ожидая меня, выслушав мой рассказ, произнес как обычно:
- Та надо ж было... Эх! Ну, ладно, Иваныч, не переживай дюже! - Я знал: он-то сумел бы, наверное.
Ночью долго не спалось, и было слышно, как шелестит оставшейся листвой тополь, особым, еле слышным звуком шумит река, огибая подмытые ею корни прибрежных верб. - Не спишь, Иваныч? - спросил вдруг егерь со своей койки.
- Да нет... покурю вот. Все свинья эта перед глазами стоит...
- Не переживай, - он помолчал, потом устало вздохнул. - Ты знаешь, сколько раньше было дичи! А рыбы... Тутычки вот.
- Раньше, конечно... А вы где жили тогда?
- А вот, недалеко, на той стороне был хутор... - вздыхает устало егерь, голос его становится тоньше. - Сейчас рис - а тогда какие плавни были! Рыбы той... Веришь, нет - солеными судаками печки топили...
- Печки? - Кругом ночь, тишина, по стенам вагончика бегают блики огня, ворчащего в буржуйке. В окне космический свет луны светится на айвовых плодах.
- Ну... Топили. А шо ж - воны того, дешевше дров булы... А икры той... божечки ж мой! Перекупщик приедет, дашь ему кошелку икры, вин - кулек сахару да конхвет жменю, ба то и так - каже, счас нэма, потом...
Кабана завалим - тут же, за огородами, - ось тоби и смалец, и мясо... А картошка яка росла! Всем хватало. Свыни ночью роють, мы днем - хватало...
- А что, хутора вашего нет уже? - На меня вдруг наплывает чужая тоска, будто я сам родился в том неизвестном хуторе.
- Нэма... Затопили водою. Люди с ней боролысь, боролысь... Кажиный год дамбы насыпали. Насыплють - вода размое, опять насыплють, а шлюза на Кубани откроют - воды полно... И так бросили все... Им рис, а нам... А тот... казачий хор наш... пое: "Миллион сто тысяч тонн риса на Кубани!"
А потом брехней все оказалось... - Егерь вздыхает и сразу, словно устыдившись, откашливается бодро и говорит:
- Эх, курил бы тютюн - закурил бы! Так може того... уризать по одной - и бог простит, Иваныч? Та писню заспивать якусь хорошую...
- Про рис? - Я подхожу к столу, зажигаю керосиновую лампу.
- Хай вин сгорыть, тот рис... Якусь хорошу. Про Галю! - Он смеется.
В лунных бликах на речной воде плавали, подняв вертикально тонкие шеи, чомги, мрачные вереницы бакланов скользили мимо ночных верб. А мы пели. И "Ихалы казаки из Дону до дому...", и "Попэрэди Дорошенко...", и, конечно, "Варэнычки"...
Сезон прошел, как лунный сон. Счастливый сон длиной в три месяца. Следующей осенью я вернулся. Год был другой - дождливый, мокрый... Утки было очень мало, не знаю почему - может, выводки вымокли от непрерывных дождей, ливших весь май, июнь и июль... Впрочем, многие неплохо охотились на степных ставках - а я не мог ездить туда, душа не лежала. Нет там чего-то такого, без чего и охота стала не охотой - простора и одиночества, наверное.
В плавнях повсюду была вода. Знакомые кабаньи тропы скрылись под ней, следов встречалось гораздо меньше прежнего.
Но изменилось не только это. Всеобщая приватизация пришла и в плавни. И, как оказалось, даже скорее и с большим размахом, чем в города. Мой любимый лиман тоже выкупили - одно наше малое предприятие. Дорогу прострогал грейдер, и, по слухам, на ней собирались поставить шлагбаум. Местные хлопцы в свою очередь собирались повесить на нем первого же сторожа.
Знакомый егерь оказался между двух берегов: с одной стороны, ему совали записки с печатью МП с "убедительной просьбой" не выдавать путевки в лиман - "в связи с тем, что на нем будет производиться вылов рыбы и выпас скота", а с другой стороны, представители госохотинспекции советовали использовать эти бумаги по другому назначению. Последние были его начальниками, а с первыми не хотелось ссориться как с соседями.
И человек сделал вывод, что ему надо, пока еще не совсем поздно, успеть приватизировать что-то тоже. Хотя бы участок, где стояла "база", рос виноградник и айва, шумели на ветру тополя и где в вагончике мы пели песни, а по ночам горела керосиновая лампа... Бог ему в помощь!
Я видел, что егерю просто не до охоты, не до нас, отдыхающих с ружьями. Не до моих походов, лирических ночных бдений на кабаньих тропах. И вагончик был в запустении, и в печке не было солярки... И рыба ловилась плохо, а на поросшем бурьяном валу бродили арендаторские коровы, тупо жующие свою жвачку. У лимана теперь новый хозяин. Хозяин ли?
Туда, где был счастлив, - не возвращайся! Я знал это - и все-таки поехал. Хотелось продолжения, хотелось выйти из лодки на согретый осенним солнцем старый вал и, окинув взглядом его убегающую в простор плавней лохматую верблюжью спину с тысячью горбов, сказать: "Ну, здравствуй, вал..." Не получилось. Жизненные обстоятельства, как известно. Многие из них, к сожалению, не зависят от наших желаний, их невозможно изменить. Ну и что же остается делать? Наверное, все же искать. Искать новые места, новые счастливые стечения обстоятельств. Хотя бы для этого пришлось потратить всю оставшуюся жизнь. Остаются надежды. В конце концов, главная моя надежда, которой сейчас нет еще шести лет, в данный момент хлопает наверху из "воздушки" по силуэту кабана на сосновой дощечке, старательно и смешно щуря левый глаз. Над кабаном летят нарисованные гуси - нижняя сторона угла опустилась до далеких крон прибрежных верб. Тут надо, наверное, поставить точку. Но я - на счастье - поставлю многоточие...
И. Алехин
"Охота и охотничье хозяйство № 9 - 1993 г."
Аватара пользователя
ochotnik1
Опытный пользователь
Сообщения: 359
Зарегистрирован: 28 дек 2006, 19:45
Откуда: г. Волгоград
Благодарил (а): 616 раз
Поблагодарили: 1618 раз
Контактная информация:

Re: Рассказы Игоря Алехина

#2

Сообщение ochotnik1 » 19 мар 2015, 11:12

А сам Игорь Иванович Алехин, благословил тиражирование его произведений на сайте?
Последний раз редактировалось ochotnik1 02 фев 2016, 11:03, всего редактировалось 1 раз.
"г-н Пол-ин был страстный охотник, а следовательно - отличный человек." И.С.Тургенев "Хорь и Калиныч"
Аватара пользователя
Николаич
Ветеран форума
Сообщения: 6371
Зарегистрирован: 09 мар 2007, 03:36
Откуда: Ставрополь
Благодарил (а): 218 раз
Поблагодарили: 766 раз
Контактная информация:

Re: Рассказы Игоря Алехина

#3

Сообщение Николаич » 19 мар 2015, 11:33

ochotnik1 писал(а):А сам Игорь Иванович Алехин, в благословил тиражирование его произведений на сайте?
Взято здесь - viptrophy.com/articles/1178, а еще есть здесь - kaliningrad-fishing.ru/hunter/o-hoz/hpres-0819.html ему данный вопрос не задавал :hi

Вот еще в свободном доступе

Рикошет от весенней воды


Алёхин Игорь Иванович


У многих из нас, охотников, есть охоты любимые и не очень. Есть и просто нелюбимые, которые не принимает ни душа, ни сердце. Обычно поэтому в них и не участвуешь — вроде как и нет совсем этих охот. Но в любом случае, чтобы сказать, что я не люблю такую-то охоту, надо хотя бы раз в ней поучаствовать. Для обоснования нелюбви к ней. Да, собственно, приятие или неприятие охоты — в данном случае не вообще, а какой-то одной, — возникает чаще всего именно после ее проведения. Реже — до того.
Но у меня как раз и было то, что случается реже.

Весеннюю охоту я не то чтобы не любил — не знал ведь ее по собственному опыту, — скорее отрицал напрочь. Почему? Что можно возразить весомым доводам вроде общения с пробуждающейся природой на фоне буйства красок весенней земли и сверкающего на солнце половодья, старинных русских традиций стрельбы ополоумевших или даже утративших часть природой им данных чувств самосохранения — из-за приступа любовных страстей, — вальдшнепов, глухарей, тетеревов и утиных самцов? Что можно сказать против? То, что это безнравственно — убивать вольных птиц именно в тот момент, когда природный инстинкт зовет их раз в году, надев самые лучшие наряды, продолжить свой род?

Итак, не признавал я весеннюю охоту — по нравственным убеждениям. Знаю, сколько упреков и научных обоснований в целесообразности изъятия весной некоторой части самцов охотничьих птиц обрушится на мою голову. И многие из них будут совершенно справедливы, как и их авторы, в большинстве своем истинные охотники — любители и хранители чудесной русской природы и охоты. Правы будут знаменитые на весь мир профессора и члены международных организаций, считающие для себя возможным задать на страницах журнала скромный вопрос: как вы, мол, думаете — восемьдесят — там с чем-то глухарей на моем счету — это хорошо или плохо для Подмосковья? Наверное, это хорошо. Тем более, что нет сомнения — все мошники добыты законно и каждый из них хорошо оплачен. И «Голланд-Голланд» — это хорошо, как хорошо и то, что у человека есть возможность охотиться в элитных хозяйствах.

Ну а что за охота у нас, простых охотников, «на местах»? И какая она у нас, на Кубани? Да никакая, можно сказать! За последние четверть века открывали ее или делали вид, что открывают, очень незначительное число раз — кое-где в плавневых районах. Рассказы побывавших на ней были до однообразия неинтересны — и селезень не садится, и время для охоты не подходящее — ну и превращается такая охота в вариант осенней, со стрельбой по пролетающим мимо птицам, в которых охотники с переменным успехом стремятся угадать селезней и сбить именно их, что, естественно, не всегда удается. И падают в неуспевшую прогреться весеннюю воду и утки, и налетевшие на изголодавшегося по стрельбе «охотника» гуси...

До сих пор не могу понять, почему весеннюю охоту открывают у нас именно в плавневых районах, где огромная площадь водно-болотных угодий, и, практически, никакого контроля за охотниками. Кроме того, период проведения нашей доморощенной весенней охоты совпадает с весенним ходом полупроходных рыб на нерест, в частности, самой массовой — тарани, что сводит к абсолютному минимуму не только контроль за проведением охоты со стороны егерей, которые поголовно заняты обеспечением минимального прожиточного уровня собственных семей, но даже возможность и необходимость (надо признать) получения охотниками путевок.

Итак, о чем это я хотел рассказать... А, о весенней охоте! Нет, не о той, что описывается классиками русской охотничьей литературы, — так что любители ее могут на меня не обижаться. И прошу не считать меня законченным пессимистом и сопливым лириком-сентименталистом. Всё, о чем я здесь напишу, есть правда и только правда, хотя некоторым может показаться, что для описания столь незначительных по своему значению событий совсем не обязательно столь непопулярное вступление.

Весенняя охота открылась!

Такую весть распространили в один из неуютных февральских дней телефонные звонки и устные сообщения среди охотников нашего городка. Где? Как? Сколько? С двадцать первого февраля — в Калининском районе, в Хмельницком хозяйстве. Ох ты, черт — а уже двадцать шестое! Как же так поздно узнали?! Так брешут же, скрывают — как обычно... Вот заразы! Но все равно поедем. Завтра! Пять селезней? А путевка пятнадцать тысяч разовая? Пойдет! Главное — общение, ты же знаешь! Отдых! Патроны еще с осени, а лодки там на месте, собственные — на берег вытащенные, перевернутые, всё как положено, — ты же знаешь Михайловича! Так с ним поедем? Ну да! У него и подсадные — аж четыре... Так что нам только бензин ему в бак залить — и айда!

— Но что за идиотизм, Коля — весенняя охота — зимой? Прилета еще нет! Коля задирает брови:

— Тебе чо? Тебе сказали — едем. А там посмотрим! Если не хочешь — так и скажи.

— Нет, ну... я в принципе не против... Холодно сейчас в лимане, неуютно после зимы, безрадостно небось...

Коля сплюнул:

— Ох ты господи! Неуютно ему... Кто ж тебе не дает с собой взять че-нибудь для настроения? Короче! В полпятого мы у тебя — ты уже как штык! Ты же знаешь Михайловича. Плюс-минус три секунды.

Так я после двадцатилетнего перерыва попал на весеннюю охоту. Говорили, что Калининский район в этом году вышел из Ассоциации, поэтому с точки зрения финансового допинга организована охоты была достаточно умно. И с наименьшими потерями для утиной популяции.

Прилета, действительно, еще не было. Над лиманом мотались редкие стайки кряковых, по которым из пожухлого за зиму, но все еще густого камыша велся нечастый ружейный огонь. Зеленоголовые селезни не делали даже попыток снизиться над добросовестно работавшими предательницами-подсадными, приходилось стрелять пролетающих. Я удачно сбил крякаша-красавца и стремительного красноголовика, далеко упавшего на воду бокового плеса; дальше продолжать охоту не решился — отчасти оттого, что не хотел портить ее для себя ненайденными птицами — уж больно густые заросли окружали плес со сложным рельефом, на котором мы обосновались, — отчасти от смутной жалости к неулетевшим с родины, перезимовавшим птицам.

Часам к одиннадцати выглянуло солнце, заголубело небо, заблистала вода, бросая яркие зайчики на позолоченный камыш, и я посчитал свою весеннюю охоту вполне состоявшейся. Портили ее выстрелы по гусям, налетевшим на кого-то на соседнем плесе, упавшая в тростники утка, долго тянувшая, мельтеша крыльями, над чистой водой и дотянувшая до спасительных зарослей, куда упал вместе с ней и ее не появившийся выводок. Но спасали хорошая компания, не запятнавшая себя ни сбитой уткой, ни гусем; организатор охоты, незабвенный Михайлович, единственный выполнивший норму и привезший в своей плоскодонке пять серебряногрудых селезней. Егерь был, как всегда, на своем месте, выдавал путевки и проверял добычу прибывших с лимана, благо этому способствовало то обстоятельство, что жил он непосредственно тут же, на базе, вел свое нехитрое хозяйство, содержа в порядке общественное. Ну что делать, думал я, возвращаясь домой в тот день, что наша весенняя охота мало похожа на ту, что описывается в литературе — виной тому многие обстоятельства. Но, в конце концов, от нас самих зависит «чистота» ее проведения.

Я не мог знать, что сама судьба в скором времени погрозит мне пальцем и грустно, безнадежно, со вздохом скажет: «Эхе-хе, милый... Твоими устами бы...»

На следующие выходные — это было после закрытия весенней охоты в Калининском районе (она была закрыта 2 марта) пришла весть об открытии охоты в Приморско-Ахтарском. И погода подошла — очень теплые, даже для Кубани, деньки погнали в рост яркую зелень озимых, набухли соком тугие почки деревьев, зацвели жердела, абрикос и алыча... Запахи весны пьянили, как положено, наши головы.

Черные тучи скворцов, уцелевших после зимовки в южных странах с высокоразвитыми охотничьими традициями, проносились над оживающими плавнями, где в каналах повеселевшая рыбья молодь с деланным испугом бросалась прочь от всплесков самцов щуки, провожающих своих подруг в мелководные лиманы на икрометание. Застонали в тростниках, захныкали лысухи, завизжали поросячьим визгом чомги, большие поганки, подняв вертикально тонкие шеи с коричневыми ушастыми головами; нежно вскрикивали алебастровые лебеди в голубом небе, зычно гоготали гуси на мелководьях, шипело, трюкало, трещало и крякало всё птичье население плавней.

А зелени в природе еще было мало. Плавневая земля только-только отходила от зимних унылых дней. Буро-желтый камыш стоял в холодной прозрачной воде. Травы на мелководьях были мертвы и ломки. Кое-где на сухих участках меж лиманных возвышений сквозь белесо-серую путаницу и желтые космы трав пробивались зеленые стрелки. Дикие гуси не успевали выщипывать их — весна брала свое, и буйство полной победы зелени было не за горами.

Плывя в своей легкой дюралевой лодке по мелкому, заилившемуся каналу среди обширных мелководий, убегающих блюдечками воды к горизонту, я спугивал нерестящихся щук, уходящих от лодки маленькими торпедами, волновавшими гладь канальной воды. Поднимал уток, словно дожидавшихся моего приближения, чтобы оглушающим взлетом своим заставить вздрогнуть охотничье сердце. Видел гусей с настороженно поднятыми из травы шеями — они сидели парами и подпускали меня на сотню метров, иногда чуть ближе, и, загоготав, замахав светлыми подкрыльями, взлетали, но не летели вдаль, а, проплыв низко над пятнистой от светлых мелких луж и кустиков травы солончаковой землей, опускались поодаль. Мне даже было неудобно тревожить больших прекрасных птиц, которые словно с укором наблюдали за мной, вытянув на длинных шеях внимательные головы — чего, мол, ты делаешь тут, в такое время — тебе что, осени мало для охоты? Гуси сидели и на плесах, через которые проходил мой путь — в окружении многочисленных лысух, те первыми начинали удирать при моем приближении, спровоцированные вырвавшимися из закраек камыша кряковыми.

Светило яркое весеннее солнце, в воде поблескивали серебристыми бочками мелкие рыбешки. Даже ширококрылые луни были по-особому нарядны, облетая раскинувшиеся до горизонта плавни. Эти плавни были совсем не такие, как те, где я был неделю назад, — однообразно-глубокие, с мощными зарослями камыша, по которым можно только плавать на лодке, разнообразя свои впечатления лишь величиной и формой многочисленных плесов. Их обожают утки всех пород, но почти совершенно игнорируют гуси, которые не любят глубоких мест. Меляки, солончаки, чередующиеся с мелкими, по щиколотку, лиманчиками, участками, совершенно лишенными тростников и покрытыми густой низкорослой травой, — вот излюбленные пристанища гусей. Кроме них и разнообразных уток и куликов, бродят здесь кабан, енот, шакал и лисица, усеивая побережье многообразием следов. Это они заставляли меня часами вышагивать осенью по открытым звездам и ветру пространствам в надежде на удачный выстрел. Сейчас весна, и как-то неудобно и неловко стрелять в занятых своими извечными делами птиц.

Но выстрелы гремят. И немало. И не только по уткам, к сожалению.

Вот вдали шарахнулась от дуплета станичка гусей, замахала нестройно крыльями — значит, по ним... Вот высоко пролетел одинокий гусь — почему без пары? Вон вдали еще один холостяк... Потом прошла пара — у одного в обоих крыльях не хватает маховых перьев. И тоже высоковато — явно напуганы.

Я причалил к берегу канальца, выбрался на земляной вал, заросший дикой травой, среди которой уже много зеленой, не в пример холодным мелководьям, и огляделся. Над плавнями летели птицы. Многие из них совсем недавно видели дальние страны, в которых мне никогда, если не тешить себя дурацкими иллюзиями, побывать не придется. Ничего страшного я в этом не вижу — ведь у меня есть мои плавни, куда каждый год возвращаются птицы, побывавшие там — знать, не так уж там хорошо, в этих жарких, беззимных странах. На Земле, говорят, теплеет — если так, то может когда-нибудь наши гуси-лебеди перестанут улетать от нас за тысячи километров на два, от силы три зимних месяца? И, может, когда-нибудь мы перестанем стрелять в них, возвращающихся на родину... Неужели, действительно, не хватает нам осенней охоты? Сложный вопрос, тем более, если задан он человеком, вышедшим на весеннюю охоту...

Я заметил неподалеку человеческую фигуру. Она приближалась по валу, то скрываясь за его поросшими травой буграми, то появляясь на них во весь рост. Я подождал, закурив. Подошедший был невысок, не бросок внешностью, примерно моего возраста. Ухоженное ТОЗ-34 с ореховой ложей. Не новый, но опрятный камуфляж. На добротном кожаном патронташе — пустые подвески для дичи. Точь-в-точь всё как у меня. Он, кажется, заметил это, улыбнулся.

— Ну, как дела?

Вопрос, ясно, не о добыче — и так понятно, — о настроении.

Я склонил голову в сторону, пожал плечами.

— Красиво. Простор — стрелять не хочется... Но одного-то возьму, на шулюм...

— Та и я ж так же... Успеется! А поднимал... То против солнца — не пойму, где утка, где селезень; то над камышом таким, что... Успеется!

В это время сзади гагакнуло. Мы оба обернулись. Одиночка серый летел прямиком на нас, невысоко. Он мерно и как-то устало взмахивал крыльями, словно было ему безразлично, что ждет его впереди.

— Гусей бьем? — осторожно и вроде бы беспечно спросил я.

— Нет! — быстро и резко ответил охотник, так что мне стало стыдно за свой вопрос. — Зачем? Сколько он пользы принесет!

— Та я к тому, что... — я прищурясь, кивнул в сторону плавней. — Бьют там, что ли, их — неужели все по утке?

— Бьют, козлы! — охотник проводил взглядом в последний момент отвернувшего гуся. И, глянув на меня, чуть насмешливо:

— Но мы-то без куска мяса не сдохнем, верно? Осень придет — тогда...

— Вы местный? — зачем-то спросил я.

— Да ну... Краснодарский, — он закурил. Я поразился — как и я, «Магну».

— Сейчас вот пройду эти меляки, тут я всегда осенью охочусь — возьму одного селезня-то, с подъема — здесь утка всегда сидит. Сыну показать. Ну, счастливо!

Он побрел по мелкой воде, разбрызгивая ее своими болотниками, а я долго смотрел вслед, и странное чувство вдруг появилось в душе — казалось, будто это я сам бреду по плавням, имея возможность видеть себя со стороны...

Я оставил лодку возле вала, чуть вытащив ее на сухое, хотя деваться ей было некуда, повесил на плечо ружье, застегнул патронташ и пошел, шурша сапогами, по плавневой травке, названия которой, к сожалению, не знаю. Осенью бывает она ярко-бардового цвета, стебельки становятся плотными, сочными и пахнут кисловатым свежим запахом плавневых луговин, простором мелководий. Сухая коса, поросшая разнотравьем, заканчивалась мелким лиманчиком с плотным глинистым дном, усеянным отпечатками гусиных лап. При моем приближении с отмелей взлетели несколько серых, тревожно загоготав. Скоро стая шилохвостей со свистом низко прошла рядом, но стрелять я не решился, хотя два селезня очень удобно летели чуть ниже общей стаи, так как шли утки всё же над густым камышом, обрамлявшим косу.

Выстрелы не часто, но гремели вокруг. Два раза я видел, как падали гуси. На недалеком глубоком лимане выла моторка, оттуда тоже доносилась пальба. Иногда мотор сбавлял обороты — видимо, подбирали добычу.

В путевке у меня были записаны пять селезней, разрешенных к отстрелу, а в рюкзаке за плечами лежали десять резиновых чучел уток. Манок висел на шее на тонком шнурке. Очень хороший манок, привезенный знакомым из Тюмени, где он охотился. После его безуспешных попыток подманить хоть одну утку на Кубани манок достался мне.

«Не знаю, что у вас за селезни — даже внимания на манок не обращают, — говорил знакомый с удивлением и горечью в голосе. — В Тюмени как дашь из него, так селезень, ломая сосновые ветки, опускается на звук, а тут...»

Так и брел я то по сухим, заросшим травой отмелям, то перебредая залитые водой камышовые пространства, не спеша высадить своих резиновых уродцев на подходящее плесо, которых немало попадалось на моем пути. На одном из них исходила криком чья-то подсадная, и выглянувшие из камышей двое охотников замахали на меня руками — давай, мол, отсюда!

— А они хоть садятся? — крикнул я им, имея в виду селезней.

— Да ни черта! Мы их влет! — был ответ. — Давай становись где-нибудь, что ты маячишь, в самом-то деле!

Я побрел назад. Скоро на меня налетел одинокий селезень — я издали услышал его шипящее жвяканье, успел присесть в невысоком тростничке и сшиб его «тройкой», которой было заряжено мое ружье, оставшейся еще с позднеосенних охот. Селезень еще в вышине перевернулся на спину и, тормозя выгнувшимися крыльями, упал на соседнее мелкое плесико. Я положил его в рюкзак к жалким резиновым собратьям.

Гуси гоготали повсюду. У них не хватало ума молчать и летать хоть немного повыше над тростниками. Была весна, и птицы точно ополоумели, забыв привычную осторожность. Ах, как было обидно за них! Кругом стреляли — в основном дуплетами, — а какой-то недоумок на дальнем плесе лепил сериями по четыре из полуавтомата. Он то ли не заряжал пятый патрон, то ли ружье его заедало на нем — полуавтомат штука азартная...

Я шел, разбрызгивая весеннюю светлую воду, направляясь к лодке, когда метрах в полуторастах чуть в стороне пара кряковых спланировала в закраек камыша и, всплеснув крыльями, уселась. Место было удобное для подхода к ним — рядом протянулась довольно высокая сухая коса, поросшая густыми космами рыжей травы. «Подойду и возьму второго селезня — до пары...», — решил я.

Сбоку косы по влажной глинисто-серой земле вилась натоптанная кабанья тропка — шаги мои на ней стали почти не слышны. Отшагав, пригнувшись, положенное, как мне показалось, расстояние, я выглянул из-за поросшего травой бугра. Утки взмыли рядом, ударив крыльями по воде камышового закрайка. Который из них селезень? Вот он, блестит зеленой головой, режет глаза пестротой оперения! Я повел стволами, прочеркивая его предсмертную дугу. И в это время за реденьким камышом с поворота травяной косы, крича, сорвались два гуся и полетели, мельтеша большими светлыми крыльями, наперерез уткам. До них было не меньше семидесяти шагов, до селезня двадцать. Я нажал спуск наведенного в селезня ружья, машинально отмечая полет гусиной пары. Ахнул выстрел. Невредимый селезень взмыл ввысь и в сторону, а там, дальше, один из гусей вдруг нелепо перевернулся в воздухе и рухнул в сухую траву косы! Я остолбенел. Первую секунду еще верил, что птица только контужена, сейчас оправится и взлетит с весенней земли... Но нет, она лежала неподвижно, лишь чуть пошевеливая белесыми крыльями. Второй гусь после выстрела спикировал до земли, пронзительно крича, облетел упавшего и снова пошел на вираж. У меня защемило сердце. Господи, да разве можно с такого расстояния убить гуся в зимнем пере «тройкой»?! Неужели так резко бьет это ружье, мать его!..

Но гусь лежит на земле. Он мертв. Не машет крыльями в весеннем небе, не кричит звонко, не дышит. Кричит его товарищ, летая неподалеку... Боже мой, хоть бы он замолчал! Не соображая, что делаю, я замахал в его сторону руками, заорал: «Кыш, кыш, чтоб тебя... чтоб меня!..»

Я подошел и поднял большую птицу. Она вяло и не больно в последний раз ударила меня по ногам сильными крыльями и затихла навсегда. В голове у нее кровянела отметина от ударившей дробины. Как раз посредине, чуть ниже глаза... Случайность... Случайность?!

У меня не хватило духу засунуть гуся в тесноту рюкзака, к мертвому селезню и раскрашенным резиновым муляжам, и я так и нес его в руках... Пусть все пролетающие мимо птицы видят мой позор, пусть какая-нибудь из этих белокрылых чаек обгадит меня с высоты своего полета — так мне и надо...

Я плыл на лодке через заросшее камышом плесо, когда одиночный гусь взлетел неподалеку, громко крича, и по дуге облетел меня. Может, это был тот, второй? Наверное... Иначе чего же он, как обычно, не улетел сразу вдаль?..

Но на этом мои мучения не закончились.

Приехав домой, отдал жене птиц, услышав сдержанное: «Чё не в духе?», и, наскоро помывшись, завалился на диван. Пробовал дремать — не получилось, лежал, апатично впялив глаза в потолок, потом взял журнал, листал, не читая...

Снизу, из кухни, донесся запах паленого — готовят к употреблению мою добычу... А что, в самом деле, не бросать же было гуся в плавнях, как ворону какую-нибудь серую! Убил ведь — съешь теперь, в духовке или как там его приготовят...

Потом я услышал топот детских ножек по лестнице.

— Папа, глянь! — весело закричала, входя в комнату, моя Настенька-красавица, второклассница. — У утки смотри что было!

Меня словно по голове ударили. В руках у дочери было чистенькое фарфоровое блюдечко, на котором лежало большое гусиное яйцо, светящееся розовой пергаментной мягкой оболочкой.

— Гусенок маленький был бы! — с восторгом и жалостью произнесла девчушка, глядя на меня широко открытыми глазами.

Я резко сел на диване.

— Настюша...

Что сказать, что? Пропади оно всё...

— Да... Отнеси маме... — я отвожу глаза в сторону, снова беру журнал. — Так получилось... Ничего...

Дочь ушла. Я быстро, но осторожно спустился к жене на кухню.

— Ну зачем ты... Такие слова! Зачем? Это же ты ей... Зачем ей это?!

Опять не знаю, что сказать... Жена, не глядя на меня, сказала:

— А вы тоже — зачем? Весна ведь — осени что ли мало...

— Но я же объяснил тебе... так получилось! Детей-то не надо сюда...

Она молчит. Да, есть вещи, которые нельзя объяснить...

Окончательно добил меня сын. К нам пришли соседские дети, они долго шушукались в соседней комнате, потом Костя зашел ко мне, держа в ладонях то же самое яйцо. Он видно показывал его своим гостям. Еще бы — такое большое, тяжелое, но мягкое!

— Вот... — сын серьезно, но как-то странно посмотрел на меня. — Она была беременная, да?

И видя мое смятение, продолжал:

— Ты не знал. Да? Настя говорит...

Костя ходит в первый класс, но благодаря «видикам», в которых беременеют и рожают киборги, инопланетяне и даже Арнольд Шварценеггер, знает, откуда появляются дети.

— Да, сынок. Я не знал... Так получилось... Я никогда больше не буду так поступать. Иди к друзьям...

Кажется, у меня что-то с глазами. Костя, внимательно посмотрев на меня, уходит. Я слышу, как в соседней комнате он говорит соседским:

— Папа не знал. Он не хотел его убивать. Он никогда больше не будет...

В голосе его чувствуется важность и трагизм. Остальные молчат. А я думаю весь вечер об этом маленьком неродившемся гусенке. Думаю почти всю ночь и весь следующий день, пока пишу эти строки, и не знаю, скоро ли притупится в душе боль, которая многим, наверное, покажется сентиментальной, глупой и недостойной мужчины.

И знаю твердо одно: на нашу кубанскую весеннюю охоту я не пойду уже никогда. А всем, ратующим за нее, я хотел бы рассказать эту сентиментальную историю о неродившемся гусенке на фарфоровой тарелочке.

Взято здесь - ohot-prostory.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=1484


Ну-у ...Леша, что это такое, мне же на прцедуру ехать :???: ...заехать за айпедом? :-D
.................................................................................................................
Дочитал .... :sad:
Мне уже нельзя такое читать, могу тоже не пойти ......хотя я за весеннюю :ohotnik:
Аватара пользователя
aleks0462
Ветеран форума
Сообщения: 2840
Зарегистрирован: 06 сен 2012, 12:08
Откуда: Краснодар
Благодарил (а): 954 раза
Поблагодарили: 1173 раза

Re: Рассказы Игоря Алехина

#4

Сообщение aleks0462 » 19 мар 2015, 13:59

В августе прошлого года, если не ошибаюсь, вышла его новая книга (вторая) "Последний пленник плавней" (двухтомник). Анонсировал он её на Кубань.ру. Экземпляров всего 100 шт. Кое-что из его рассказов раньше читал, понравилось. Ну, думаю, надо купить. Звоню по указанному телефону, договариваюсь с неким Олегом. Живем оказалось рядом, в пятистах метрах. Ну может чуть дальше. Разговариваю, а сам думаю: "Ну знаю ведь его!" - голос знакомый до невозможности. А кто :???: , не вспомню. Договорились о встрече, иду. Подхожу к назначенному месту, смотрю Олег, сослуживец полковой отходит от какой-то машины с пакетом в руках. Встретились взглядом - "О-о-о, здорово!" - то-сё, а это он и есть тот Олег, друг то-бишь Алехина!
Вот так случается! Приятная встреча!
...А пишет Алехин красиво, ничего не скажешь, мне нравится.
Последний раз редактировалось aleks0462 19 мар 2015, 21:42, всего редактировалось 1 раз.
В эпоху лжи и лицемерия,
Во времена циничных смут,
Охота - для души лечение,
И сердцу ласковый приют!
Аватара пользователя
Алексей64
Опытный пользователь
Сообщения: 342
Зарегистрирован: 15 янв 2011, 21:51
Откуда: Ростовская область,п.Чертково
Благодарил (а): 147 раз
Поблагодарили: 42 раза
Контактная информация:

Re: Рассказы Игоря Алехина

#5

Сообщение Алексей64 » 19 мар 2015, 20:34

А у него и не только рассказы об охоте. В журнале "Охота и охотничье хозяйство" за февраль 2006г, к примеру, есть его статья по уходу, эксплуатации и ремонту ружья ТОЗ - 34.
Сердце открыто и радо далёким друзьям.
Хочется: это желание пусть будет встречным.
Аватара пользователя
aleks0462
Ветеран форума
Сообщения: 2840
Зарегистрирован: 06 сен 2012, 12:08
Откуда: Краснодар
Благодарил (а): 954 раза
Поблагодарили: 1173 раза

Re: Рассказы Игоря Алехина

#6

Сообщение aleks0462 » 26 ноя 2015, 12:14

«Мои разговоры с собаками»

И.Алёхин

– На прогулку выходи! - говорю я, выходя рано утром во двор.
Из большой, вместительной будки показываются сразу две головы: маленькая лукавая, и большая прямодушная и заспанная. Собаки начинают юлить вокруг меня, как бы извиняясь за то, что проспали свою собачью службу и хозяин застал их врасплох. Путаются поводки и ошейники, но вот, наконец, мы выходим гулять в парк, который расположен совсем рядом.
Собаки тащат меня с такой силой, что впору возмущаться. Но я понимаю, что их тренированные частыми охотами мышцы требуют разминки и, скорее для порядка, одёргиваю их строгой командой - «Назад»!
Дратхаар Джек и Русский спаниель Боня. Такое нелепое сочетание сложилось не по моей воле, но я полюбил этот комичный «смычок», придающий необычный колорит каждой охоте.
Боня, он же Бонифаций, неохотно отзывается на свою вторую кличку, чего не скажешь о «немце», который одинаково реагирует и на Джек и на Джексон. Я думаю – всё дело в ударениях. В первом случае оно меняется с «е» на «а», во втором – ударение на букву «е» остаётся прежним.
Первые подозрения в недостатке ума у Бони по этому поводу оказались ошибочными, потому что во многих вопросах он оказывался даже более смышленым, чем его «старший брат». Это касается всех меркантильных вопросов бытия. В получении еды и ласок от хозяина, а также отлынивании от работы – Боня явный фаворит. Например, гладить я могу либо только Боню, либо обеих собак одновременно. Если начать ласкать Джексона, спаниель тут же устраивает истерику, выплясывая рядом и стараясь оттеснить дратхаара.
Здоровенному Джеку это совершенно безразлично, но моё сердце не выдерживает. Свободной рукой я начинаю гладить Боню, который мгновенно исполняет свой коронный номер: падает на спину, подняв лапы кверху, ибо его живот – это зона высшего наслаждения. При этом кобелек жмурится от удовольствия, не забывая косить черным глазом на «старшего брата». В этом взгляде одновременно и подхалимаж и нескрываемое чувство превосходства. Я говорю: « Ну какой же ты, Боня, все таки… Какой же ты…». Какой он именно, я в этом случае определить не могу.
Они очень разные, эти два охотничьих пса, сказать точнее – совершенно разные. Общее у них лишь то, что они оба «лохматые», и вислоухие. И еще – они оба страстные охотники. Когда я был молод, то легко мог бы поспорить с ними в этом последнем качестве, но теперь… Теперь я умиляюсь их охотничьему фанатизму, и понимаю, что собаки эти даны мне судьбой может быть для того, чтобы не давать успокаиваться моей душе под грузом прожитых лет, и по-прежнему ощущать себя тем молодым, беззаботным и азартным охотником.
Джек – очень крупный дратхаар, с классическими бородой, бровями и усами. У него вообще все «классическое» - и окрас, и жесткая шерсть, и желтые глаза с глубоко выраженным смыслом. В его взгляде смешались и преданность, и ум, задорность и угрюмость, и даже печаль…
Мне всегда казалось, что немецкие породы выведены не естественным отбором с закреплением полезных качеств, как это было у пород английских, а какой-то неведомой нам генной инженерией или чудовищным по гениальности инбридингом. Мне кажется, «немцы» имеют более ярких и талантливых представителей, но подвержены нестабильности и даже возможному распаду породы от незнания этих особенностей при её ведении. Отсюда, видимо, и печаль в глазах Джека…
Боня – мелкий Русский спаниель яркого черно-белого окраса. Он свободно может пробежать под брюхом стоящего Джека.
Шерсть у Бони мягкая, шелковистая, как будто специально предназначенная для сбора семян чертополоха и репейника. Я поначалу с ужасом представлял, чтО будет, когда он на охоте забежит в обычные заросли. «Боня, Боня…- говорил я задумчиво, почесывая кобельку живот, когда он в очередной раз грохался передо мной на спину. – Что же с тобою будет…»
Оказалось – ничего страшного. Клубки шерсти вместе с намертво завалявшимися в них репяхами я после первой же охоты радикально остриг ножницами. Боня потерял часть своего кудрявого шарма, но зато собирать репяхи стал значительно меньше. Относился он к процедуре вычесывания чрезвычайно спокойно и терпеливо.
- Ты молодец, Бонифаций – говорил я ему, орудуя расческой, - ты просто молодец.
Странно, но степенный и с виду угрюмый «немец» к этому процессу имел, наоборот, предосудительное отношение. Правда, репяхи цеплялись у него в более чувствительных местах – бороде возле губ. Закатывались они так, что у меня опускались руки при их вычесывании. Джек нередко взвизгивал во время экзекуции, и я недоумевал, почему он до сих пор не откусит мне кисть руки или хотя бы один отдельно взятый палец.
Я говорил ему:
- Ну, потерпи, Джексон, потерпи, друг. Сейчас вытащим этих ежиков, расчешем тебе бороду, и будешь ты красавец. Стой спокойно.
Дратх вздыхал, словно лошадь, выкатывал желтые глаза и иногда мотал головой, от чего едва не сбивал меня с табуретки.
При обработке противоклещевыми препаратами все получалось с точностью до наоборот. Джек просто стоял, уткнувшись мордой мне в колени, пока я распределял содержимое пипеток на его холке.
Боня перед обработкой почему-то испытывал панический ужас, и старался спрятаться, чаще всего – под машиной в гараже. Выманить его оттуда удавалось только элементарной подачкой.
Изловленного пса приходилось держать на коленях, и теперь он, притворяясь покорным, лежал абсолютно неподвижно. Однако, во время процедуры приходилось следить, чтобы при малейшей возможности он не рванул у меня из рук.
- Бонифаций, ну чего ты боишься? Ты же мой любимый, хороший песик. Неужели тебя каждый раз нужно волоком доставлять на такие процедуры? И я объяснял ему особенности пироплазмоза, дирофиляриоза…Впрочем говорить можно что угодно, лишь бы тон был ласковым.
Когда мы впервые отправились на охоту втроем – Джеку шел уже четвертый год, а Боня чуть не дотягивал до полугода. Я терзался сомнениями, не будут ли собаки мешать друг-другу? Ведь они такие разные! Можно сказать – абсолютно разные по манере и широте поиска, по реакции на затаившуюся дичь.
Дратхаар работает со стойкой, спаниель поднимает дичь сразу. Теоретически сводить этих собак на охоте вместе было бы не разумным. Боня мог запросто мешать Джеку делать стойку, а учитывая неугомонность этого маленького кобелька, охота вообще могла стать проблемной.
Зная очень неприятную особенность Джека работать по чистым местам на большом удалении от меня, я предполагал, что он увлечёт за собой и Боню, который должен быть буквально «подружейной» собакой.
Но что я мог поделать? Спаниель появился у нас в доме нежданно-негаданно, совершенно не запланировано, и так случилось, что всем пришлось просто смириться с его появлением. Домочадцы к Боне быстро привыкли, а экзальтированные соседские мамы даже начали приводить своих малолетних чад для общения с этим ласковым чудом.
Кобелек естественно остался у нас навсегда, и встал вопрос о его приобщении к охоте, поскольку держать на диване охотничью собаку я считал преступлением.
Философское «единство и борьба противоположностей» проявлялись во всём. Джек брал из рук какой-нибудь лакомый кусок медленно и аккуратно. Боня бросался на еду так, как - будто с рождения его не кормили. Однажды, слегка прикусив мне палец и получив за это подзатыльник, он, не переставая чавкать, даже не задумался, за что его любимый хозяин проявил к нему такую неблагосклонность.
- Ну что ты за человек такой, Бонифаций? – говорил я ему - Никакого у тебя воспитания. Ты что – самый голодный у нас? Посмотри, Джек сидит спокойно, и еду берет спокойно, и ест спокойно. А ты ведёшь себя некультурно и глотаешь, как удав… Ты жевать вообще умеешь?
Боня перебирал лапами, и преданно смотрел мне в глаза, разве что только не пожимая плечами: ну что, мол, поделаешь – такой вот я.
По-разному собаки вели себя и по приезду в угодья: стоило приоткрыть дверь багажника, как из - под неё вылетал Боня. На окрики он не обращал никакого внимания.
Джек же сидел в багажном отделении как сфинкс, ожидая, пока я застелю бампер краем плащ-палатки во избежание царапин от когтей, и дам ему команду «Вперёд»! Видимо, он воспринимал свой выход по ковровой дорожке, как должное.
- Вот смотри, паршивец – ласково говорил я, обращаясь к Боне, который с лаем носился вокруг машины, в полном восторге от того, что на мне была охотничья одежда. – Смотри, как ведет себя умная и воспитанная собака! А ведь я Джека этому не учил! Он сам постиг. А ты…Но «паршивец», не слушая, уже «метил» кусты поотдаль.
Усаживались в машину собаки тоже по-разному. Джек по команде мощным прыжком оказывался внутри и сразу замирал с гордо поднятой головой. Ему нравилось быть умной и строго воспитанной собакой. В такие моменты мне казалось, что, умей он говорить по-человечески, то запел бы «Deutschland, Deutschland uber Alles!»
Боня подбегал к машине слишком близко и прыгал через бампер кроссовера почему-то не прямо в багажное отделение, а наискось, точно так, как делают это прыгуны в высоту, разве что только не переворачиваясь через спину. Иногда разбега и толчка ему не хватало, и он соскальзывал с высокого бампера, сваливаясь на землю. При этом он страшно пугался своей неловкости, второй попытки делать ни за что не хотел, и в полном смятении забивался под машину. Приходилось доставать его оттуда и, как мягкую игрушку укладывать в багажник. В машине он, впрочем, тут же оживал, начинал носиться по багажному отделению и зачем-то рычать на Джека, который его совершенно не трогал, а только флегматично и с недоумением смотрел на проделки этого маленького бесноватого лицедея.
- Ну и паршивец же ты, Бонифаций… - со смехом говорил я, захлопывая дверь.
На первых охотах Боня практически не спускал глаз со своего опытного товарища, и старался не отставать. Рослый дратхаар легко махал через заросли ежевики, ломился в камышах и просто пронизывал кусты. Боня скоро терял его из вида, и ориентировался по слуху, благо треск от Джека стоял, словно от трактора. Однажды в большом мысу тростника на краю старого сада Боня умудрился потеряться и завыл протяжно и жалобно. На мой зов, правда, вылез довольно быстро, и радостно запрыгал вокруг нас Джеком. Он нисколько не признавал своей оплошности и всем своим существом уличал нас в игре с ним в прятки. Больше он не терялся никогда, потому что был от природы сметлив и осторожен.
Комичный случай произошел с моими собаками на прогулке по нашему парку. Я выводил их каждым утром, до работы, и наблюдал, как они с остервенением носятся между деревьев, сбрасывая накопившуюся за ночь энергию. Я бросал им палки, и они наперегонки бросались их искать, а потом предлагали мне бросать еще и еще…
На днях в город приехал зверинец и расположился в нашем парке. В тишине утренних сумерек вдруг раздался мощный звериный раскатистый рык.
Аппортировавший в эту минуту Джек буквально «раскрыл рот от удивления» – ведь он не слышал подобного никогда в жизни! Боня тоже замер, но тут же оббежал вокруг своего «большого брата» и стал позади него. На всякий случай. Всё его существо выражало крайнюю озабоченность. Это получилась так забавно, что я рассмеялся:
- Молодец, Бонифаций – осторожность прежде всего! Что там за зверь такой – кто его знает, верно?
Поначалу Боня на охоте даже не делал попыток искать какую-либо дичь, потому что на это у него просто не было времени – надо было хоть как-то конкурировать с бессовестным Джеком, самым наглым образом позорящим его в глазах хозяина. В чистом поле оба моих великолепных помощника прилично удалялись и, как только дратхаар прихватывал запах дичи и делал потяжку перед стойкой, подоспевал бесшабашный Боня и спарывал птицу.
От всего этого можно было потерять самообладание, но я уже не молод и приучил себя сдерживаться. К тому же я предусмотрительно был готов к подобному поведению собак.
- Вот что, помощнички, так дело не пойдет. Джексон, ты сбавил бы ход, что ли… Бонифаций за тобой не поспевает, и носится как безумный, того и гляди глаз себе выколет сучком каким… Ну, надо ж как-то осмысленно все делать. Я не знаю, как, но надо как-то спокойнее. Ты ж не один на охоте. И носишься, как угорелый… Получаются два чудака: один большой, другой маленький.
- Боня, ты пойми одно: я здесь главный – я, понимаешь? Я стреляю дичь, только я, а Джек, за которым ты носишься, вытаращив глаза – ничего сам не может, без меня он ничего не поймает, ни-че-го, понимаешь? Твой «старший брат» Джексон этого не уяснил, он охотится сам по себе, он такой уродился, но может, хоть ты поймешь, что на охоте нужно работать не на себя, а на хозяина. А, Бонифаций? Ну что мне с вами делать, не знаю.
Я действительно не знал, что. В душе появилась даже какая-то обреченность. Знал же, знал, что не дело это – пускать вместе таких разных собак. Получается, они друг - другу просто мешают, и друг - друга портят.
Что оставалось делать? Ходить на охоту с ними по отдельности: в субботу с дратхом, в воскресенье со спаниелем? Нет-нет, я слишком сентиментален, чувствителен, и не смогу переносить взгляд оставляемой дома собаки. Сделал так однажды и больше уже не хочу. Ну его, пусть будет, как будет. Ведь не все так плохо: природа, чистый воздух, иногда даже постреливаю…В общем, от безысходности, я смирился.
Однако на второй сезон все изменилось. Думаю потому, что Боня просто повзрослел. В начале своего второго сезона он все еще сильно ориентировался на Джека, но стал больше копаться в набродах, проявлять самостоятельность. В сентябре чисто, классически сработал своего первого перепела.
На поле стерни, поросшем густым мышеем, Джек, как это не редко бывало и раньше, рыскал на удалении, не обращая внимания на мой свист. Боня крутился рядом. В один момент я, потеряв его из виду, оглянулся и заметил, что он, уткнув нос в траву, возбужденно вертит головой, и часто виляет своим подобием хвоста. Типичная спаниелевая подводка! Перед мордой кобелька вспорхнул крупный перепел, и понесся низом, переваливаясь с крыла на крыло! Я прекрасно понимал, что эту птицу добыть нужно обязательно и, все - таки, первым выстрелом умудрился промазать – перепел как раз вильнул в сторону, и дробь выбила проплешину в золотистой поляне мышея. В отчаянии я поймал на мушку серенький пропеллер крыльев уже на пределе для мелкой дроби и с радостью увидел после выстрела кувыркнувшуюся в траву птицу!
Боня с писклявым и восторженным лаем уже несся в ту сторону, но видеть птицу ему мешала трава. Он на скорости перепрыгнул примеченный мною стебелек, возле которого упал перепел, и с голосом понесся дальше! Я сразу увидел птицу, но поднимать не стал, ждал, когда вернется Боня. Тот закрутился, чуя запах дичи, но вдруг огромное лохматое чудище в лице Джека, хрипя запаленной пастью, тоже прискакало на выстрел. Нужно было что-то предпринимать, и я взял его на шворку.
- Это Боня сработал, пусть он и поднимет!
Я запоздало глянул на Боню, у которого теперь из пасти торчали только концы крыльев и лап несчастного перепела. Учитывая способность собачки поглощать еду, не утруждая себя ее пережевыванием, было ясно, что я вижу этого перепела последнюю секунду.
Шепнув как можно ласковее: «Боня, отдай птичку!» - я упал на колени и ухватился за перепелиные лапки. У меня был большой опыт отбора дичи у дратхааров, но я сразу понял, что он мне пригодится мало, так как до этого мне ни разу не приходилось отнимать добычу у мелких крокодилов.
Боня просто намертво сжал челюсти и даже не собирался их разжимать. Он видимо просто не понимал, зачем это вообще нужно делать. С большим трудом мне всё же удалось отобрать птицу. Поправляя и разглаживая пёрышки, я давал собакам какие-то наставления:
Мы могли бы хорошо охотиться вместе, если бы вы понимали простые истины:
- Ты, Джексон, должен искать накоротке и делать стойки, как полагается нормальной легавой собаке, а Боня пусть работает самостоятельно. Вы не должны мешать друг - другу и тогда мы достигнем результата…
Я увлекся речью и машинально опустил руку с птицей слишком низко. Боня, внимательно слушавший меня, подпрыгнул и выхватил перепела у меня из руки. Сильным окриком мне удалось парализовать у него глотательный рефлекс, и перепел был спасен для кухни второй раз. Наверное, надо было быть с собакой более строгим. Но не в первый же раз…
- Бонифаций, - сказал я твердо. – Дичь в сыром виде есть нельзя. Не веришь – спроси у Джексона.
Я посмотрел, и не увидел дратхаара рядом. Так и есть – он уже прочесывал мощным галопом соседнее поле. Боня не мигая смотрел на мою руку с перепелом. Я вздохнул и повесил птицу на пояс. Всё таки, это была его первая добыча. Теперь можно было надеяться, что охотник из него получится.
Интересно проходили у нас охоты по фазану. Птица эта у нас в большинстве случаев держится в камышовых зарослях. Запах фазана сводит собак с ума, но это не касалось моего Джека, поскольку я подозревал у него полное отсутствие оного, во всяком случае, во время охоты. Потому что пятый сезон этот кобель не мог взять в толк, что без помощи хозяина его усилия абсолютно бессмысленны. Дратх работал сам по себе и на открытых местах уходил в сторону горизонта. Однако густые, мощные заросли, с соблазнительными набродами, сдерживали его энергию, и мне нередко удавалось сделать выстрел на нормальной дистанции. Кроме всего, Джек был великолепным «нюхачом». Если он шел вдоль зарослей, не заходя в них, и не обращая внимания на мои «посылы», значит, там никого не было. Можно было самому лезть в камыш и топтаться там до изнеможения, но результат был бы тот же. Но если дратх лез в тростник сам – надо было готовиться к выстрелу. К тому же кобель прекрасно ориентировался на слух.
На второй свой сезон по фазану заработал и Боня! И, что интересно, работал он по этой птице с голосом, в отличие от молчаливого Джека. До того весело было слышать его по-щенячьи заливистый лай, когда он преследовал кур и петухов в зарослях!
Одного фазана-подранка удалось добрать только с помощью Бони. Стрелял я далековато, в угон, по поднятому Джеком петуху. Камыш там был высокий и частый, перевитый понизу густыми зарослями травы. Джек птицу не вынес, а Боня в такую лихомань лезть не отважился и скромно стоял возле меня, делая вид, что это вообще его не касается.
Я с досады решил, что это подранок, и, зная способность фазана бегать с невероятной скоростью, уже смирился с потерей добычи. Однако для очистки совести проломился к месту падения птицы и минут пять безнадежно искал ее, раздвигая режущие руки стебли и всматриваясь в сплошное сплетение травы.
Джек, при своем великолепном чутье, не обладал, впрочем, настойчивостью в доборе подранков. Его интересовал сам процесс, поэтому он быстро бросал искать, и ломился дальше. Справедливости ради надо сказать, что в густых зарослях добрать фазана-подранка не просто: камыши держат сильный запах набродов, а фазан, кроме всего, ещё умеет и чрезвычайно быстро бегать.
В какой-то момент я перестал слышать дратхаара, возле меня был только маленький Боня, который нехотя пробирался по моим следам, потому что ему было боязно одному оставаться на тропе. Вдруг, я увидел, как спаниель заюлил в поиске, часто виляя обрубком хвоста. Он обогнал меня и напористо юркнул в осоку. Почти сразу же он подал голос. Звонкий, высокий, задорный лай! Совсем рядом. И перемещается – значит, петух бежит. Я не был уверен, что Боня впервые сможет справиться с крупной птицей, и полез в камыш на голос, желая помочь ему.
Но помог Джек. Он со страшным треском откуда-то со стороны проломился к Боне, и лай того сразу смолк. Когда я долез к ним (слово «подошел» для таких зарослей не годится), они мяли крупного петуха, раздувая пыхтящими носами его золотистые перья.
- Учись, Джексон! – сказал я, принимая добычу и любуясь сказочным переливом фазаньего наряда. – Такой маленький Боня поймал такого большого петуха! А все почему? Потому что он не понесся, куда глаза глядят, а взял след и спокойно добрал птицу. Вот она была, вот где! А ты куда умчался?
Джек молчал, часто дыша открытой пастью с высунутым языком, и поглядывал на меня, казалось, нарочно равнодушно. Возможно, он хотел напомнить мне о тех, трофеях, которые были взяты лишь благодаря ему, но не знал, как это выразить на непонятном человеческом языке.
Были и другие случаи, когда Джек помогал Боне добрать добычу. Очень мелкому от рождения спаниелю элементарно не хватало сил справиться с подраненным русаком и даже кряковым селезнем или крупным фазаном. А может Боня был просто миролюбив или недостаточно опытен.
Но к счастью его могучий напарник, всегда вовремя подоспевал к месту очередной битвы и мгновенно решал исход этой битвы в нашу пользу. Приходилось с умилением наблюдать картину, когда Джек, подоспев к брыкающемуся в обнимку с Боней зайцу, за секунду справлялся с русаком, потом брал его поперек и нес ко мне в зубах, высоко подняв голову, а спаниель возмущённо подпрыгивал рядом, и подобострастно смотрел на меня, говоря всем своим видом: «Это я, я его добыл, хозяин! А этот верзила просто помогает мне его нести…»
- Отлично, ребята, вы оба отличные парни! – говорил я им, принимая добычу.
На охоте я удивлялся скорости, с которой Боня носился по полю за удирающим зайцем. Он без труда, почти не отставая от мчащегося русака, пересекал свежезабороненное поле, при этом его задние ноги работали синхронно с частотой пулеметного затвора. Возвращался Боня легким галопом, и я видел, что дыхание его, учащённое, но совсем не запаленное, как бывает у дратхаара, который после километровой пробежки дышит, словно загнанный динозавр.
И еще – Джек страшный, невероятный водохлеб, а Бонька, я заметил, пьёт немного и очень редко, но жадно.
Теперь я всё чаще начинаю замечать, что мои собаки на охоте все больше дополняют друг друга. Не мешают, а именно дополняют. Я ничему их не учил, все произошло само собой, каким-то естественным образом. Мне остается только наблюдать и удивляться. Я не вижу смысла вмешиваться, да и нет у меня на это особого желания. Мне приятно, что мои собаки свободны.
Выйдя во двор, говорю вылезшим из будки мордам:
- Завтра на охоту, друзья, завтра на охоту!
Джек при слове «охота» приподнимает уши, внимательно смотрит на меня, потом встает на задние лапы и передние кладет мне на плечи. Он тычет усатой мордой в лицо, а Боня, подражая ему, тоже обнимает мои колени.
…Иногда мне кажется, что мои собаки тоже разговаривают со мной. Они делают это каким-то особым образом, не говоря слов. Собачий язык – это язык эмоций. Я чувствую, что они переживают вместе со мной: огорчаются и радуются. Они очень простые, и я благодаря им понимаю, как же, все-таки, нам, людям, порой не хватает этой простоты. Мы много усложняем в своей жизни и порой не догадываемся, что самым ценным и недосягаемым, оказывается именно простота.
Поэтому я и люблю своих собак.
Последний раз редактировалось aleks0462 08 дек 2016, 16:54, всего редактировалось 1 раз.
В эпоху лжи и лицемерия,
Во времена циничных смут,
Охота - для души лечение,
И сердцу ласковый приют!
Аватара пользователя
aleks0462
Ветеран форума
Сообщения: 2840
Зарегистрирован: 06 сен 2012, 12:08
Откуда: Краснодар
Благодарил (а): 954 раза
Поблагодарили: 1173 раза

Re: Рассказы Игоря Алехина

#7

Сообщение aleks0462 » 21 дек 2015, 11:02

Для заинтересованных выкладываю с форума "Кубань.РУ". //forums.kuban.ru/f1184/kniga_i_i_alehina_poslednij_plennik_plavnej-7402140.html
С Олегом я служил вместе. Он один из ближайших друзей Алёхина И.И. Подлинность информации подтверждаю.

КНИГА И.И. АЛЕХИНА " ПОСЛЕДНИЙ ПЛЕННИК ПЛАВНЕЙ "
Олег 69
0 - Вчера - 14:38
В память об этом замечательном человеке, поговорив с его женой, созвонившись с редакцией, где печатали этот 2ух томник, мы решили выпустить еще один тираж.
Для Игоря ! Это будет лучшим подарком для него.
Минимальная партия 50 экземпляров.
Себестоимость книги 1800+ пересылка в регионы.
Она может колебаться от 200 до 500 руб, в зависимости от региона.
В данный момент его супруга Оля, готовит-собирает списки, есть уже 15 человек.
При жизни, Игорь выпустил 2 тиража по 100 экземпляров, выпускал за свой счет, и продавал по цене себестоимости. Цели-заработать не было, и сейчас не будет.
Книг не хватило. Люди звонят ото всюду.
Тем, кому интересна данная тема,кому нужна книга, кто знаком с его творчеством,
нужно позвонить супруге 8 918 676 08 30, и договориться о внесении в список. Она по моему уже сейчас не дожидаясь полного списка в 50 человек, заказывает тираж, и проплачивает сама.
Или мне, 8 908 672 25 69. Олег!
В эпоху лжи и лицемерия,
Во времена циничных смут,
Охота - для души лечение,
И сердцу ласковый приют!
Аватара пользователя
aleks0462
Ветеран форума
Сообщения: 2840
Зарегистрирован: 06 сен 2012, 12:08
Откуда: Краснодар
Благодарил (а): 954 раза
Поблагодарили: 1173 раза

Re: Рассказы Игоря Алехина

#8

Сообщение aleks0462 » 21 дек 2015, 11:04

Если надо было согласовать с администрацией - прошу об этом публично. Извините что не сразу - не подумал.
В эпоху лжи и лицемерия,
Во времена циничных смут,
Охота - для души лечение,
И сердцу ласковый приют!
Аватара пользователя
hunter
Администратор
Сообщения: 6100
Зарегистрирован: 04 авг 2010, 15:27
Откуда: Курганинск, Краснодарский край
Благодарил (а): 505 раз
Поблагодарили: 864 раза

Re: Рассказы Игоря Алехина

#9

Сообщение hunter » 21 дек 2015, 11:14

aleks0462 писал(а):Если надо было согласовать с администрацией - прошу об этом публично.
Всё нормально. :hi:
Всякое общение с природой как-то освещает человека, даже если оно выражается в такой грубой форме, как охота.
© Н. К. Рерих
Аватара пользователя
ochotnik1
Опытный пользователь
Сообщения: 359
Зарегистрирован: 28 дек 2006, 19:45
Откуда: г. Волгоград
Благодарил (а): 616 раз
Поблагодарили: 1618 раз
Контактная информация:

Re: Рассказы Игоря Алехина

#10

Сообщение ochotnik1 » 14 фев 2016, 15:17

[youtube]ZMKtCbhsius[/youtube]
"г-н Пол-ин был страстный охотник, а следовательно - отличный человек." И.С.Тургенев "Хорь и Калиныч"

Вернуться в «"Записки охотника"»

Up

Down

Базы отдыха в России
  Индекс цитирования